Жар-птица

Тамань — самый скверный городишко из всех приморских городов России.

Я там чуть-чуть не умер с голода, да ещё в добавок меня хотели утопить.

Я приехал на перекладной тележке поздно ночью.

Ямщик остановил усталую тройку у ворот единственного каменного дома, что при въезде.

Часовой, черноморский казак, услышав звон колокольчика, закричал спросонья диким голосом:

«Кто идет?»

Вышел урядник и десятник. Я им объяснил, что я офицер, еду в действующий отряд по казённой надобности, и стал требовать казённую квартиру.

Десятник нас повел по городу.

К которой избе ни подъедем — занята.

Было холодно, я три ночи не спал,измучился и начинал сердиться.

«Веди меня куда-нибудь, разбойник! хоть к чорту, только к месту!» — закричал я.

«Есть еще одна фатера, — отвечал десятник, почёсывая затылок, — только вашему благородию не понравится; там нечисто!»

Не поняв точного значения последнего слова, я велел ему идти вперед и после долгого странствования по грязным переулкам, где по сторонам я видел одни только ветхие заборы, мы подъехали к небольшой хате на самом берегу моря.

Полный месяц светил на камышовую крышу и белые стены моего нового жилища; на дворе, обведённом оградой из булыжника, стояла избочась другая лачужка, менее и древнее первой.

Берег обрывом спускался к морю почти у самых стен её, и внизу с беспрерывным ропотом плескались тёмносиние волны. Луна тихо смотрела на беспокойную, но покорную ей стихию, и я мог различить при свете её, далеко от берега, два корабля, которых чёрные снасти,подобно паутине, неподвижно рисовались на бледной черте небосклона.

«Суда в пристани есть, — подумал я, — завтра отправлюсь в Геленджик».

При мне исправлял должность денщика линейский казак. Велев ему выложить чемодан и отпустить извозчика, я стал звать хозяина — молчат; стучу — молчат... что это?

Наконец из сеней выполз мальчик лет четырнадцати.

«Где хозяин?»

— «Нема».

— «Как? совсем нету?»

— «Совсим».

— «А хозяйка?»

— «Побигла в слободку».

— «Кто же мне отопрёт дверь?» — сказал я, ударив в неё ногою.

Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью.

Я засветил серную спичку и поднес её к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он был слепой, совершенно слепой от природы.

Он стоял передо мною неподвижно, и я начал рассматривать черты его лица.

Признаюсь, я имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч. Я замечал, что всегда есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его душою: как будто с потерею члена душа теряет какое-нибудь чувство.

Итак, я начал рассматривать лицо слепого; но что прикажете прочитать на лице, у которого нет глаз?

Долго я глядел на него с небольшим сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, и, не знаю отчего, она произвела на меня самое неприятное впечатление.

В голове моей родилось подозрение, что этот слепой не так слеп, как оно кажется; напрасно я старался уверить себя, что бельмы подделать невозможно, да и с какой целью?

Но что делать? я часто склонен к предубеждениям...

«Ты хозяйский сын?» — спросил я его наконец.

— «Ни».

— «Кто же ты?»

— «Сирота,убогой».

— «А у хозяйки есть дети?»

— «Ни; была дочь, да утикла за море с татарином».

— «С каким татарином?»

— «А бис его знает! крымский татарин, лодочник из Керчи».

Я взошел в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю его мебель.

На стене ни одного образа — дурной знак!

В разбитое стекло врывался морской ветер.

Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставил в угол шашку и ружьё, пистолеты положил на стол, разостлал бурку на лавке, казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке всё вертелся
мальчик с белыми глазами.

Так прошло около часа.

Месяц светил в окно, и луч его играл по земляному полу хаты.

Вдруг на яркой полосе, пересекающей пол, промелькнула тень. Я привстал и взглянул в окно: кто-то вторично пробежал мимо его и скрылся Бог знает куда.

Я не мог полагать, чтоб это существо сбежало по отвесу берега; однако иначе ему некуда было деваться.

Я встал, накинул бешмет, опоясал кинжал и тихо-тихо вышел из хаты;

навстречу мне слепой мальчик.

Я притаился у забора, и он верной, но осторожной поступью прошел мимо меня. Под мышкой он нёс какой-то узел, и повернув к пристани, стал спускаться по узкой и крутой тропинке.

«В тот день немые возопиют и слепые прозрят», — подумал я, следуя за ним в таком расстоянии, чтоб не терять его из вида.

Между тем луна начала одеваться тучами и на море поднялся туман; едва сквозь него светился фонарь на корме ближнего корабля; у берега сверкала пена валунов, ежеминутно грозящих его потопить.

Я, с трудом спускаясь, пробирался по крутизне, и вот вижу: слепой приостановился, потом повернул низом направо; он шёл так близко от воды, что казалось, сейчас волна его схватит и унесёт, но видно, это была не первая его прогулка, судя по уверенности, с которой он ступал с камня на камень и избегал рытвин.

Наконец он остановился,будто прислушиваясь к чему-то, присел на землю и положил возле себя узел.

Я наблюдал за его движениями, спрятавшись за выдавшеюся скалою берега.

Спустя несколько минут с противоположной стороны показалась белая фигура; она подошла к слепому и села возле него.
Ветер по временам приносил мне их разговор.
— Что, слепой? — сказал женский голос, — буря сильна. Янко не будет.
— Янко не боится бури, отвечал тот.
— Туман густеет, — возразил опять женский голос с выражением печали.
— В тумане лучше пробраться мимо сторожевых судов, — был ответ.
— А если он утонет?
— Ну что ж? в воскресенье ты пойдешь в церковь без новой ленты.

Последовало молчание; меня, однако поразило одно: слепой говорил со мною малороссийским наречием, а теперь изъяснялся чисто по-русски.

— Видишь, я прав, — сказал опять слепой, ударив в ладоши, — Янко не боится ни моря,ни ветров, ни тумана, ни береговых сторожей; это не вода плещет, меня не обманешь, — это его длинные весла.

Женщина вскочила и стала всматриваться в даль с видом беспокойства.

— Ты бредишь, слепой, — сказала она, — я ничего не вижу.

Признаюсь, сколько я ни старался различить вдалеке что-нибудь наподобие лодки, но безуспешно.

Так прошло минут десять; и вот показалась между горами волн черная точка; она то увеличивалась, то уменьшалась. Медленно поднимаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка.

Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив на расстояние двадцати верст, и важная должна быть причина, его к тому
побудившая!

Думая так, я с невольном биением сердца глядел на бедную лодку; но она, как утка, ныряла и потом, быстро взмахнув веслами, будто крыльями, выскакивала из пропасти среди брызгов пены; и вот, я думал, она ударится с размаха об берег и разлетится вдребезги; но она ловко повернулась боком и вскочила в маленькую бухту невредима.

Из нее вышел человек среднего роста, в татарской бараньей шапке;

он махнул рукою, и все трое принялись вытаскивать что-то из лодки; груз был так велик, что я до сих пор не понимаю, как она не потонула.

Взяв на плечи каждый по узлу, они пустились вдоль по берегу, и скоро я потерял их из вида.

Надо было вернуться домой; но, признаюсь, все эти странности меня тревожили, и я насилу дождался утра.

Дальше